Вадим Пальмов: «Образование учит соблюдению рабочего ритма»

— Прежде всего — структурная разница. Она заключается в том, что комплексного музыкального образования для детей на Западе нет. Конечно, есть исключения, но в большинстве случаев это абсолютно досуговые занятия. Дети, которые приходят в музыкальную школу, просто занимаются на инструменте. Занимаются ровно столько, сколько могут и сколько хотят. И поэтому музыкального образования как системы «снизу доверху» нет. Это связано с устройством общества, ведь ребенка нельзя заставлять. Когда ты начинаешь работать на иной лад, то слышишь чаще всего: «Не делайте из моего сына/дочери концертного пианиста». И поэтому детские педагоги ограничены в своих профессиональных действиях, и перспектива, и результат их педагогической работы весьма туманны. И вы как профессионал от музыки, воспитанный в российской системе, часто просто не достигаете тех целей, которые привыкли достигать, потому что это объективно сложно. Конечно, есть частные случаи. Хотя я преподаю в Высшей школе, приватно я занимаюсь и с людьми «достуденческого» возраста. Правда, я позволяю себе «роскошь», то бишь отбор учеников, это тоже привилегия, которая по объективным причинам есть не у каждого. Советская, а затем и российская система музыкального образования — это наше достояние, наша гордость. Она была так выстроена, потому что не предполагала отказа от обязательств. Те, кто смогли пройти пубертатный период или понимали, как им важно заниматься музыкой, шли в профессиональные музыканты. Но ведь было и немало людей, которым сломали «механизм» восприятия музыки как прекрасного и необходимого, они переставали этим интересоваться. Более того — у многих выработалась стойкая «идиосинкразия» к занятиям музыкой. Наша традиция вырастила совершенно замечательный средний уровень. Ведь достоинство системы определяется не звездами, а именно средним уровнем. И в этом смысле мы — впереди планеты всей. Мы можем и должны пропагандировать нашу систему музыкального образования. 

А то, что происходит на Западе, это скорее воспитание слушателя. Их уже упомянутое мной непринуждение к занятиям в результате не подавляет и даже воспитывает желание слушать академическую музыку. Мне кажется, что должно быть нечто третье. И это возможно скорее в России, чем на Западе. Наряду с профессиональным вектором обучения необходимо дать возможность войти в мир музыки всем тем, кто хочет музицировать, заниматься без принуждения, играть всё то, что хочет — вплоть до эстрадной музыки. Это было бы прекрасно! Вот о чем я мечтаю…

— Я вернулся из Астрахани, где был председателем жюри конкурса пианистов. Отмечу блестящую организацию этого форума: великолепный зал Астраханской консерватории, превосходный концертный Steinway. Приехали дети в основном из южных регионов России. Но, признаюсь, у меня были помимо прочих и печальные впечатления. 

Я много работаю в России, встречаюсь с коллегами. В последнее время им очень много приходится заниматься бюрократией, что мешает сосредоточиться на прямых профессиональных обязанностях, то есть на педагогике. Результаты очевидны. Если ничего не изменится, то, конечно, без потерь из этой ситуации мы не выйдем. Утратить то, что достигнуто в нашей сфере, было бы просто преступно. Я наблюдаю детей, занимающихся музыкой. Уровни нынче настолько разные… Дело в том, что система нашего музыкального образования сама по себе строга, а не всякий педагог подходит к обучению творчески, чтобы превратить процесс занятий в подлинное образование, сделать его органичным. То есть педагогика зачастую становится формальным слепком жесткости самой системы. Это неправильно. И это травмирует маленького человека. На Западе мы наблюдаем противоположную историю и другую форму детской травмированности — отсутствие минимального трудового режима в детстве, дестабилизирующее ребенка. Образование — это все-таки принуждение, не насилие, но требование соблюдения рабочего ритма. Мне кажется, что спокойный ритм работы способствует сохранению нормальной психики. Мой Учитель Натан Ефимович Перельман приучил меня к этому. Сам он был человеком абсолютно «ритмичным», в 9 утра уже сидел за роялем. У него были точный распорядок дня, размеренные каждодневные ритуалы, как, например, звонки близких ему учеников в определенное время.

— Эта тенденция меня очень радует. Я родился в Екатеринбурге, там заканчивал школу-десятилетку. В городе находятся консерватория, знаменитая на весь мир филармония, крупный город, два миллиона жителей. Но в детстве и в ранней юности я ощущал Екатеринбург (тогда Свердловск) провинцией. В Германии нет ощущения провинциальности даже в самой маленькой деревне или крошечном городке, потому что культурная жизнь — в досягаемости. Деревня может иметь свой фестиваль. Россия очень большая страна, и есть ощутимая разница в атмосфере жизни в разных городах. Но эта ситуация меняется. Посмотрите на город, в котором я родился. Сегодня это один из главных культурных центров благодаря филармонии, кстати, прежде всего. Сейчас есть еще Ельцинский центр, который может позволить себе пригласить звезду из любой точки мира. Эта децентрализация культурной жизни меня очень радует.

— Замечательная идея! Чем больше людей сможет услышать то, что происходит в концертном зале, на оперной сцене, — тем лучше. Любое распространение академической культуры можно только приветствовать и поддерживать всеми возможными средствами.

— Вадим Давидович — это вся моя жизнь. Он знает меня буквально с рождения. И он, и его супруга Любовь Васильевна, и их сын Серёжа, мой дорогой и так рано ушедший друг, вся их семья — мои родные люди. Вадим Давидович был одноклассником моего папы. Потом они с папой по очереди уехали в Петербург. Видимо, по той же причине, что и я: им было творчески тесно в тогдашнем Свердловске. Позже Вадим Давидович сочинил изумительные четырехручные пьесы и предложил мне играть их вместе с ним. Я тогда не играл фортепианные дуэты, у меня не было опыта в этом виде музицирования. Он меня многому научил, с 1983 года мы дуэт. В нашем репертуаре сочинения учеников Шостаковича, пьесы Бибергана. Еще я играю его фортепианный концерт, которым он заканчивал аспирантуру у Шостаковича. Концерт очень масштабный и — что удивительно для 29-летнего тогда автора — исполненный пронзительно-трагических нот.

— Каждый раз, когда думаешь о новой программе, возникают разные идеи, которые связаны не только с твоим собственным вкусом, но и с ощущением слушательской аудитории. Я имею в виду не желание угодить публике, но необходимость учесть степень восприятия, «запас дыхания» публики, важное для исполнителя умение предположить, когда оно может иссякнуть. Мои любимые композиторы — это те авторы, чью музыку я исполняю. Я много занимаюсь и новой музыкой, мне всегда было это интересно: и сама музыка, и главное — смогу или не смогу освоить сложные современные фактуры. 

В моем репертуаре помимо прочего есть довольно большая коллекция редко исполняемых фортепианных концертов замечательных композиторов: Мосолова, Вилла-Лобоса, Шёнберга, Мартину, Мартена, Бернстайна, Бляхера…

— Случается. На Уou tube висит пьеса Оскара Питерсена в моем исполнении. Я с удовольствием играю джазовые пьесы Фридриха Гульды. У меня есть программа «Моцарт и др». Именно так — «и др.». Я заявляю ее как концерт-беседу и объясняю, почему «вокруг Моцарта» играю сочинения, совершенно, казалось бы, не имеющие к нему отношения. Там есть и джаз. Потому что сам Моцарт, по мнению его исследователей Теодора де Визева и Жоржа де Сен-Фуа, уже к 

22 годам прошел… 24 творческих периода! Этот человек двинул музыку вперед так, как никто в истории. Поэтому Моцарт «выдержит» любое сочинение рядом со своим — я много раз убеждался в этом на публике.

— В этот приезд в Петербург я побывал в жюри на конкурсе ансамблей в Охтинском центре эстетического воспитания, затем полечу в Германию, там начинается летний семестр. Вернусь в Петербург в мае — на конкурс пианистов имени Натана Перельмана. В мае же я полечу в Телави в Грузию, где тоже буду председательствовать в жюри. Кстати, в Телави мы открыли мемориальную доску Натану Ефимовичу, ведь он бывал там часто на фестивалях по приглашению Элисо Вирсаладзе, которая очень его любила. Поэтому Телави мне особенно дорог. Затем опять полечу на родину предков, в Астрахань, где проходит летняя школа, на которую собираются педагоги из разных точек мира и преподают в течение 10 дней. Вот это я считаю одним из самых важных дел на сегодня. Форма мастер-класса является абсолютно необходимой и плодотворнейшей. Я ее называю любовным треугольником: общение ученика, педагога и того, кто ведет мастер-класс.