Павел Бубельников: «Дирижером надо родиться»

В профессии дирижера передать мастерство во всех его таинствах и деталях, из рук в руки, столь же важно, как, скажем, в профессии ювелира. Как я понимаю, этот процесс начался для вас в детстве. Ваш отец, Арон Соломонович Бубельников — оперный дирижер, профессор Ленинградской консерватории, пианист, педагог. С ним наверняка были связаны ваши детские театральные и музыкальные впечатления.

— Да, папа работал в послевоенные годы в Оперной студии Консерватории и вел ряд спектаклей: «Царская невеста», «Севильский цирюльник», «Галька», «Молодая гвардия». Ребенком я то и дело попадал и на репетиции, и на спектакли. Совсем недавно закончилась война, поэтому самым популярным был спектакль «Молодая гвардия» — он вызывал у публики слезы. Отец в Консерватории вел оперный класс как дирижер, затем лет пятнадцать был деканом вокального факультета. Был очень хорошим пианистом — учился у Павла Серебрякова, но переиграл руку. К фортепиано он всегда относился по-рыцарски, как-то особенно сокровенно. Делал концертные фортепианные переложения для двух роялей и для четырех рук. После его смерти я постарался все издать, и теперь эти ноты востребованы в России и за рубежом. Кроме фортепианного факультета, папа учился на дирижерском и окончил его у профессора Исайи Эзровича Шермана. Так папа занялся оперой, вокалистами и пришел к дирижерской деятельности в оперном театре, очень хорошо понимая природу вокала. 

— Окончив в 1962 году десятилетку при Консерватории, я поступил в Консерваторию тоже к Серебрякову. Проучился год, и меня забрали в армию. Но я заранее поступил на дирижерский факультет, понимая, что из-за армии регулярные занятия фортепиано прервутся надолго. На дирижерский я поступил к Илье Александровичу Мусину. 

— Мой профессор Илья Александрович Мусин скрупулёзно занимался техническими вопросами дирижирования. Он разработал последовательную систему обучения мануальной технике. Николай Семёнович Рабинович занимался не столько руками, сколько внедрением общей культуры, он давал фундаментальные знания студентам. Многое удавалось почерпнуть и у профессоров Грикурова, Шермана, Тилеса. В Консерватории преподавали Евгений Александрович Мравинский и Арвид Кришевич Янсонс. Посмотрите, сколько крупных дирижеров воспитала в те годы наша кафедра: Темирканов, Гергиев, Ефимов, Алекса, братья Домаркасы — всех не перечислишь!.. И Марис Янсонс, с которым мы вместе учились еще в десятилетке при Консерватории. Кстати, наш выпуск в этой десятилетке дал восемь дирижеров! Янсонс, Спиваков, Афанасьев, Тагиев, Чивжель, Кочнев и я — седьмой. Не так давно я узнал, что в Америке у нас есть боевая подруга: скрипачка Римма Сушанская, которая тоже стала дирижером.

— Наслушано было столько! Приезжало множество гастролирующих коллективов — американские, западногерманские, итальянские, французские... Железный занавес рухнул, шла чрезвычайно насыщенная концертная жизнь — Герберт Караян, Пауль Клецки, Вилли Ферреро, Франц Конвичный… Большие мастера, всех не перечислишь. Ну, и наш Евгений Мравинский, безусловно! Позже открыл московских дирижеров — Евгения Светланова, Кирилла Кондрашина, Геннадия Рождественского. Творчество каждого из них — это мощный вклад в дирижерскую культуру.

— С 1966 года началась моя дирижерская деятельность. Еще учась в Консерватории, я ввелся в спектакль Оперной студии «Укрощение строптивой» Шебалина. Это было мое оперное крещение. В 1967 году режиссер Алексей Киреев в Оперной студии ставил «Повесть о настоящем человеке» Прокофьева, а музыкальным руководителем был отец. И он взял меня ассистентом. Я проводил спевки, оркестровые репетиции. И долгое время этот спектакль вел я — папа мне его передал. А дальше — «Онегин», «Фауст», «Перикола», «Травиата». 

А в 1968 году я еще студентом получил предложение от Эдуарда Петровича Грикурова, главного дирижера Малого оперного, прийти к нему в театр ассистентом на балет Эдуарда Лазарева «Антоний и Клеопатра». Это было мое крещение в балете (кстати, очень скоро, когда Грикуров перешел в Мариинский театр, этот балет передали мне, и я его берёг, тщательно совершенствовал все годы, пока он был в репертуаре). И вот тогда же, в 1968-м, мне предложили срочно заменить уехавшего дирижера Георгия Ержемского и продирижировать вместо него «Царскую невесту». Как раз в это время менялось руководство в Малом оперном театре: на пост главного дирижера вместо Эдуарда Грикурова пришел Геннадий Проваторов. Он посетил мою «Царскую невесту», после чего сказал: «Это будет ваш спектакль в следующем сезоне». Я понял, что остаюсь в Малом оперном, и уже не стажером, а штатным дирижером. А дальше, с 1969 года — двадцать пять лет в этом театре: балеты, оперы, оперетты... 

— В первые годы вырабатывались практические основы — общение с вокалистами, с балетом, с симфоническим оркестром. 

Театр — это своего рода производство, были и проходные спектакли. Но в основе моего формирования тогда лежала классика: Пуччини, Верди, Чайковский, Римский-Корсаков… Конечно, мне перепадало много балетов и опер советских композиторов, и моим первым премьерным, лично мной выпущенным спектаклем стала опера Ширвани Чалаева «Горцы», над которой в 1970 году мы работали вместе с режиссером Татьяной Смирновой, ассистенткой Эмиля Евгеньевича Пасынкова, в то время главного режиссера Малого оперного театра. Чалаева называли дагестанским Глинкой: это была первая национальная дагестанская опера с не самой простой музыкой, с сюжетом о кровной мести. «Горцы» — не только моя первая премьера, но и первая моя настоящая гастроль! В 1971 году мы повезли «Горцев» в Махачкалу, где я дирижировал четырьмя оперными и четырьмя балетными спектаклями. 

Другой моей самостоятельной премьерой в 1971 году была «Тщетная предосторожность» в постановке Олега Виноградова, где партию Колена исполнял Никита Долгушин, а Марцелину танцевал Николай Боярчиков. Великолепный балет, и какие имена! Однако дирижировать мне было ужасно неинтересно: вся музыка в «Тщетной предосторожности» была на подборе, сплошная компиляция. При этом балет был превосходно поставлен и исполнен, имел бешеный успех.

— Мы вместе сделали два балета Сергея Прокофьева: в 1976 году «Ромео и Джульетту», в 1977 году — «Золушку». 

— Нет, дирижером-постановщиком в «Ярославне» был Александр Дмитриев, но после ухода Дмитриева из театра «Ярославну» я перенял и дирижировал этот балет с огромным удовольствием несколько лет. 

Важной была и встреча с Арамом Хачатуряном. В 1972 году молодой Борис Эйфман выпускал свой дипломный спектакль «Гаянэ», балет с весьма насыщенным симфоническим развитием. Хачатурян ревностно следил за постановкой балета, а Дмитриев, тогда еще главный дирижер Малого оперного, уехал куда-то на гастроли, и всю корректурную и постановочную работу провел я. Но Хачатурян сказал: «Мой балет должен дирижировать только главный дирижер» — что правильно! — и Дмитриеву пришлось встать за пульт, на ходу вскакивая в спектакль. Ну, а вскоре, когда Дмитриев ушел из театра, балет «Гаянэ» тоже перешел ко мне.

Мне дорог балет «Эсмеральда», работа над которым связала меня не только с балетмейстером Николаем Боярчиковым, но и с его консультантами Петром Гусевым и Татьяной Михайловной Вечесловой, с которой мы дружили. 

И вот еще знаковый для меня спектакль тех лет: в 1972 году я был вторым дирижером у Юрия Темирканова в «Порги и Бесс» Гершвина, в постановке Эмиля Пасынкова. Темирканов из театра тоже ушел — и этот спектакль также перешел ко мне. Я много дирижировал «Порги и Бесс», в том числе на московских гастролях в 1974 году. С тех пор я большой эксперт в этой опере, которая много лет идет и у нас в театре «Зазеркалье», причем практически в той же редакции, что и в Малом оперном. 

— Мне безумно повезло. Когда я в 1968-м впервые пришел в Малый оперный, сразу увидел в зале седую, с беломориной в зубах, говорящую басом женщину. Это была концертмейстер Ольга Петровна Подгорнова. Она меня посвящала во все тонкости и премудрости балетного искусства, приучала к верному взаимодействию с балетными парт-нерами. А как она меня вводила в балеты со сложными партитурами, которые я впервые в жизни видел!.. Она обожала, когда я влетал в такие экстремальные ситуации! Да и сама она то и дело в них влетала, не раз спасая положение и умудряясь незнакомые ей произведения играть с листа без единой помарки или ритмического сбоя. Удивительная, замечательная Ольга Петровна!

— Да. В Мариинский театр я пришел с уже солидным багажом, и с балетом здесь все у меня шло легко. Очень много дирижировал, часто ездил на гастроли — от Японии до Америки. Благодаря Мариинскому театру я смог дирижировать замечательными балетами Баланчина: выпустил «Симфонию до мажор», дирижировал «Тему с вариациями», «Серенаду», «Вальс»… Здесь мне посчастливилось работать с таким обилием превосходной музыки! За десять лет работы в Мариинском театре названий тридцать новых я приобрел. В опере это «Царская невеста», «Сказка о царе Салтане», «Травиата», «Риголетто», «Набукко», «Любовный напиток»… И «Пиковую даму» я впервые здесь продирижировал. Готовил к постановке, а потом долгое время дирижировал «Мадам Баттерфляй». В балете — 

«Блудный сын», «Ленинградская симфония», «Барышня и хулиган», «Лебединое озеро», «Спящая красавица», «Щелкунчик», «Дон Кихот», «Жизель», «Сильфида», «Ромео и Джульетта»… Бурная была жизнь! Она совмещалась с «Зазеркальем». 

— Нас свела судьба задолго до 1987 года. Еще в семидесятых мы вместе работали в Малом оперном театре. В чем-то главном по мироощущению мы совпадали с самого начала. Ну, жизнь испытала нас на прочность. Мы прожили с Петровым весьма трудную жизнь в Малом оперном, где закалялись наши характеры и определялись человеческие ценности. Наша дружба помогала выстоять во многих сложных человеческих ситуациях. Мыслим мы каждый по-своему, но находим возможность свои идеи направить в одно русло.

— Самое главное, наверное, — это атмо-сфера, аура. Ощущение масштаба звуков, объединение их в гармонии… Жест, эмоциональный посыл, ориентация на характер музыки, подчинение людей пониманию того, что ты намерен делать. Я, честно говоря, не могу этого точно объяснить.

— Не все выращивается. Надо суметь довести себя до той степени развития, когда ты не можешь не высказаться. Если такого качества у студента нет, что бы педагог с ним ни делал, все будет похоронено. Мое глубокое убеждение: дирижером надо прежде всего родиться.