Штраус: снова в Петербурге

Изюминкой вечера было исполнение сочинений, более полутора столетий пролежавших в рукописях. Их партитуры сохранились в библиотеке Санкт-Петербургской филармонии, однако на их титульных листах не значилось имя композитора. Найденный нотный материал требовалось атрибутировать — доказать авторство, выяснить контекст появления этой музыки, установить, когда она исполнялась и как была принята слушателями.

Концерт предваряло выступление австрийского музыковеда Томаса Айгнера, исследователя творчества Иоганна Штрауса (младшего) и автора книги о его возлюбленной «Иоганн Штраус — Ольга Смирнитская. 100 писем о любви» (2005 г.). Ученый рассказал о кропотливом труде, длившемся более десяти лет, с такой легкостью и изяществом, словно излагал увлекательный сюжет, в котором переплетались романтика любви и загадки времени. Айгнер разыскал программы летних концертов в Павловске — именно там проходили концерты, которыми дирижировал Штраус с 1856 по 1865 гг. и затем еще в 1869 г. Ученый установил, кто были переписчики партитур, когда впервые звучали сочинения. Дважды в программах вечерних концертов в Павловске название одной из пьес было указано с ошибкой, что усложняло работу.

В XIX веке эти сочинения не были приняты венской публикой, о них не упоминала и петербургская пресса. Теперь, через 150 лет, они вернулись в Россию. Концертная программа была составлена таким образом, что возвращенные опусы обрамлялись хорошо известными сочинениями Иоганна Штрауса (младшего): увертюрами к опереттам «Летучая мышь» и «Цыганский барон», польками и, конечно, вальсами.

Перу Йозефа Штрауса принадлежали три фантазии для оркестра. Первая — «Allegro fantastique» — виртуозная и живописная, была создана, вероятно, под влиянием театральной музыки. Ее крайние части изображают грозу с порывами ветра, потоками дождя и громом, в средней же наигрыш гобоя на фоне тянущейся квинты у низких струнных подобен звучанию пастушеской волынки.

Вторая пьеса — adagio «Impromptu», построенное на интонации романтического вопроса — не исполнялась в концертах, она прозвучала лишь однажды на репетиции Павловского оркестра. Третья фантазия имела программное название «Peine du Coeur» («Муки сердца» или «Сердечная печаль»). Ее томительные задержания неслучайно обнаруживали влияние Вагнера: Йозеф Штраус был первым, кто представил петербургской публике фрагменты из оперы «Тристан и Изольда». В крайних разделах пьесы солирует валторна: думается, что петербуржцы оценили музыкальный каламбур, «зарифмовавший» corno (валторну) и Coeur (сердце).

Последняя из вновь обретенных партитур была написана Иоганном Штраусом (младшим). Романс для трубы и оркестра «Sehnsucht» («Тоска») исполнялся на модном в то время инструменте — корнет-а-пистоне. Это крошечная пьеса, ее мелодия незамысловата, — вероятно, композитор предполагал представление слушателям нового тембра с его светлым летящим звуком.

Совершенно понятно, почему венская публика не приняла эти сочинения: ей были по душе вальсы и польки, ей нравился легкий и шутливый нрав штраусовских мелодий, тогда как три оставшиеся в стороне фантазии и романс были шагом в направлении к иной выразительности, к так называемой серьезной музыке.

На сцене Шереметевского дворца музыку Иоганна и Йозефа Штраусов исполнял оркестр «Таврический» под управлением Михаила Голикова. Возможно, пространство камерного зала не позволяло пригласить весь состав: в нем был всего один контрабас, небольшое количество скрипок и альтов. Но возникший тембровый дисбаланс не был единственным неудобством. 

Изящные кокетливые мелодии звучали чрезмерно простодушно. Излишне вязкий звук струнных лишал музыку ее мягкой обворожительности. Искрящиеся лукавством, подчеркиваемые флейтой затейливые мелодические изгибы получались визгливыми, крещендо — грубоватыми. В конце каждого танцевального периода возникал люфт, так что кружащимся парам пришлось бы застывать, чтобы дальше попасть в такт. Зато в кодах увертюр темп внезапно ускорялся сверх меры.

Музыканты «Таврического» были чрезвычайно серьезны. За весь концерт они заулыбались лишь однажды, когда в польке «В Павловском лесу» «закуковал» кларнет: в этой пьесе в оркестровую ткань как будто вплетены птичьи голоса — щебет и трели. А ведь вся музыка Штрауса-младшего подобна лучезарной улыбке.