…Рассказывают, во время Великой Отечественной войны перед Новым годом в Союзе писателей раздавали продуктовые пайки. К председателю Союза Александру Фадееву на прием пришла пожилая женщина, попросила о помощи. Прочла вслух: В лесу родилась елочка // В лесу она росла… «Так это вы написали?» — вскричал Фадеев и сам дочитал стихотворение до конца. Просительницу тотчас приняли в Союз писателей, оказав всяческую помощь.
Это, скорее всего, легенда. Но реальная биография автора стихов, знакомых с детства еще невероятнее.
Раиса Адамовна Гедройц родилась в 1878 году в семье скромного — так подчеркивали еще недавно — чиновника Московского почтамта. (Между прочим, дослужившегося до чина надворного советника. Понятно, это надо было скрывать в советские времена, как и происхождение из древнего литовско-белорусского княжеского рода). Окончив женскую гимназию, служила гувернанткой у князя Николая Кудашева
(его родословная ведет к татарскому мурзе Кудашу, жившему в XVI веке). Когда князь овдовел, стала его женой. Учительствовала, а после революции, скрыв дворянское прошлое, работала библиотекарем.
Стихи писала с детства, в 18 лет начала печататься на страницах детских журналов под различными псевдонимами (ни родители, ни муж не одобряли — не дворянское дело!)
В 1903 году в декабрьском номере журнала «Малютка»
Р. А. Кудашева напечатала стихотворение «Елка», подписав его инициалами «А. Э.». О дальнейшем повествует известная русская пианистка и педагог Елена Александровна Бекман-Щербина
(1882 — 1951) в книге «Мои воспоминания» (М. 1982): «17 октября 1905 года моей старшей дочке Верочке исполнилось два года, и я утром подарила ей живую куклу — сестричку Олю. Верочка была в полном восторге. Пока я еще лежала в постели, Леонид как-то сел за рояль, посадил Верика на колени и сочинил для нее песенку на стихотворение из детского журнала “Малютка” — “В лесу родилась елочка”. Верочка быстро ее выучила, и чтобы не забыть песенку, я ее записала».
Леонид Карлович Бекман (1872–1939), по происхождению прибалтийский немец, — биолог, агроном, кандидат естественных наук, композитор. Вместе с женой они сочинили еще немало детских песен, издали сборник «Верочкины песенки», пользовавшийся, скорее всего из-за «Елочки», популярностью и выдержавший четыре издания (о сборнике с похвалой отзывались Танеев, Рахманинов, Скрябин).
А что же Кудашева? Ее имя долго оставалось неизвестным, инициалы А.Э. исчезли при публикации песенки и получалось, что Л. К. Бекман — автор и слов, и музыки. Лишь в 1941 году составитель и редактор сборника «Елка» Эсфирь Михайловна Эмден отыскала автора знакомых всем с детства стихов, справедливость была восстановлена. Р. А. Кудашевой к тому времени было 63 года. С 1948 года после многолетнего перерыва появились сборники ее стихов для детей. Скончалась Раиса Адамовна в 1964 году.
До революции «Елочка» сделалась детским гимном на Рождество. После 1917 года Рождество было исключено из праздничных дней как религиозный предрассудок, а вместе с ним исчезла из обихода и рождественская елка. Но песенку-то пели! Когда же в 1935 году большевики разрешили празднование Нового года, елку вместо Вифлеемской звезды стали украшать пятиконечной наподобие кремлевской. Любопытная деталь: в дореволюционных изданиях «Елочки» читаем: «Везет лошадка дровенки, а в дровнях мужичок…» В 1941 году мужичка сменил старичок. Догадываетесь? — Дед Мороз, а к нему присоединили языческую Снегурочку, окончательно придав празднованию светский характер. А рождественскую елку превратили в новогоднюю, и в таком качестве она сопровождала нашу жизнь, начиная с детского садика.
Немного о личном.
Я родился в том самом 1935-м (когда снова разрешили елку), в начале сентября, как раз в Новогодье… Как это, спросите вы —
да очень просто: в допетровской Руси Новый год справляли 1 сентября, а еще раньше до XVI века — 1 марта. То есть, в первый день весны, или осени: для крестьянской страны символично. «Великий Петр был первый большевик» — утверждал Максимилиан Волошин. Петр справедливо (сколько бы ни ломали копий и сегодня) полагал русских европейцами и ввел празднование Нового Года 1 января (оставив впрочем — в уступку церкви — юлианский календарь).
Двумя своими новогодними воспоминаниями хочу поделиться с читателями.
…Декабрь 1944 года. Я с матерью и младшей сестрой возвращаюсь из эвакуации в Ленинград (отец, работавший в оборонном проектном институте, «выписал» нас — чтобы вернуться в город, еще не залечивший блокадные раны, требовалось специальное разрешение). Товарный вагон — «теплушка» с железной печкой и двухъярусными «полатями, с кипятком в ведрах на вокзалах — казался комфортабельным экипажем. Детей и женщин разместили наверху — там теплее. Книжки позволяли коротать время: путь из Куйбышева (ныне снова Самара) в Ленинград занял… три недели (дороги были отданы в первую очередь военным транспортам). Приближался Новый Год, детей в вагоне больше, чем взрослых — как же без елки? Длинный состав тянулся так медленно, что один из мужчин выпрыгнул на ходу из вагона, срубил в придорожном подлеске «елочку под самый корешок» и успел вскочить на подножку в хвосте поезда. Надо ли описывать нашу радость и нехитрое застолье под елочкой, сопровождавшиеся пением, как мы тогда думали, русской народной песни!
…31декабря 1961 года. Вместе с молодыми сверстниками, сослуживцами — инженерами, физиками, океанологами, гидрографами — мы встречали Новый год на лыжах, неподалеку от Кавголово (там я со своей будущей женой снимал комнату). Ближе к полуночи мы на лыжах отправились к лесу с бутылками шампанского и коньяка (одну из бутылок утопили по дороге в глубоком снегу и с трудом нашли ее уже утром). Но, не дойдя до леса («уж полночь близится»), и боясь опоздать, нашли, как говорится, в чистом поле маленькую неказистую елочку, украсили ее бумажными лентами и водили вокруг нее взрослые хороводы, распевая слова безвестного автора народного гимна…
Мы не праздновали тогда Рождества. Как же — комсомольцы! Когда много лет спустя я читал «Рождество в Москве» Ивана Сергеевича Шмелёва, упиваясь его вкусной русской речью, как-то по-иному, заново переживал те минуты, немногие из которых пытался воспроизвести здесь. Человек трудной — да что там, ужасной! — судьбы, Шмелёв, потерявший любимого сына (он был расстрелян большевиками в Крыму как офицер Добровольческой армии), долгие годы провел в эмиграции во Франции. И тосковал, смертельно тосковал по оставленной России, восстанавливая ее образ в слове. Прислушайтесь к его рассказу, адресованному ребенку, родившемуся на чужбине и не видевшему страны отцов.
«Ты хочешь, милый мальчик, чтобы я рассказал тебе про наше Рождество. Ну, что же... Не поймешь чего — подскажет сердце.
Как будто я такой, как ты. Снежок ты знаешь? Здесь он — редко, выпадет — и стаял. А у нас повалит, — свету, бывало, не видать, дня на три! Все завалит. На улицах — сугробы, все бело. На крышах, на заборах, на фонарях — вот сколько снегу! С крыш свисает. Висит — и рухнет мягко, как мука. Ну, за ворот засыплет. Дворники сгребают в кучи, свозят. А не сгребай — увязнешь. Тихо у нас зимой и глухо. Несутся санки, а не слышно. Только в мороз, визжат полозья. Зато весной услышишь первые колеса... — вот радость!..
Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях — лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь, — тычинки! У нашей елки... как отогреется, расправит лапы, — чаща. На Театральной площади, бывало, — лес. Стоят, в снегу. А снег повалит, — потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках — будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбом. Сбитенщики ходят, аукаются в елках: «Эй, сла-дкий сбитень! калачики горя-чи!..». В самоварах, на долгих дужках, — сбитень. Сбитень? А такой горячий, лучше чая. С медом, с имбирем, — душисто, сладко. Стакан — копейка. Калачик мерзлый, стаканчик сбитню, толстенький такой, граненый, — пальцы жжет. На снежку, в лесу... приятно! Потягиваешь понемножку, а пар — клубами, как из паровоза. Калачик — льдышка. Ну, помакаешь, помягчеет. До ночи прогуляешь в елках. А мороз крепчает. Небо — в дыму — лиловое, в огне. На елках иней…
В Сочельник, под Рождество, — бывало, до звезды не ели. Кутью варили, из пшеницы, с медом; взвар — из чернослива, груши, шепталы... Ставили под образа, на сено. Почему?.. А будто — дар Христу. Ну... будто Он на сене, в яслях. Бывало, ждешь звезды, протрешь все стекла. На стеклах лед, с мороза. Вот, брат, красота-то!.. Елочки на них, разводы, как кружевное. Ноготком протрешь — звезды не видно? Видно! Первая звезда, а вон — другая... Стекла засинелись. Стреляет от мороза печка, скачут тени. А звезд все больше. А какие звезды!.. Форточку откроешь — резанет, ожжет морозом. А звезды!.. На черном небе так и кипит от света, дрожит, мерцает. А какие звезды!.. Усатые, живые, бьются, колют глаз. В воздухе-то мерзлость, через нее-то звезды больше, разными огнями блещут — голубой хрусталь, и синий, и зеленый… И звон услышишь. И будто это звезды — звон-то! Морозный, гулкий — прямо, серебро. Такого не услышишь, нет. В Кремле ударят — древний звон, степенный, с глухотцой. А то — тугое серебро, как бархат звонный. И все запело, тысяча церквей играет. Такого не услышишь, нет. Не Пасха, перезвону нет, а стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без конца-начала... — гул и гул… Звездный звон, певучий — плывет, не молкнет; сонный, звон-чудо, звон-виденье, славит Бога в вышних — Рождество».
С Новым Годом, с Рождеством! Пусть сбудутся все ваши мечты и добрые пожелания. С Новым Годом, с Новым Счастьем, дорогие читатели!
