Пианист?.. нет, музыкант! К 60-летию Григория Соколова

Совершенство игры Григория Соколова —  духовное, художественное —  вбирает инструментальный пианистический перфекционизм, как необходимое (но не достаточное!) условие. И достигается подлинное совершенство не звукорежиссерским монтажем за компьютером, а долгими часами погружения в музыку,  репетициями, репетициями…

Только не спешите объявлять сказанное высокопарной банальностью. Войдя 7 апреля в Большой зал филармонии «с черного хода» (то есть на самом деле, через «парадный подъезд» № 6 для vip’ов) за полчаса до начала концерта, мы оказались как раз… на репетиции пианиста. Из боковых лож у сцены мы наблюдали за последними предконцертными минутами общения артиста с инструментом. И это нисколько не напоминало лихорадочные попытки «вспомнить текст» — из тех, о которых говорят: «перед смертью не надышишься». Певец может пробовать голос, «распеваться» за сценой. Григорий Соколов — понятное дело — не станет «разыгрываться» на другом инструменте, ему важен контакт, общение с роялем, живым партнером, приготовление к предстоящему «дуэту».

Зато потом — сколько уже об этом писали прежде! — исчезает само ощущение фортепиано, в какой-то момент, закрыв глаза, забываешь и о пианисте, словно осуществилась, до того известная только в научной фантастике, передача мысли, художественного образа на расстояние. Прямо от Баха, от Брамса, от Шумана… Честное слово, сие не цветистая метафора! Но чтобы почувствовать это, надо довериться артисту, который поведет вас за собой.

Григорий Соколов не жалует аутентистов, не стремится на рояле искусно (искусственно!) воспроизвести клавесинный оригинал. Но с первого же арпеджированного аккорда
Sinfonia До-минорной партиты перед вами подлинный (это больше, чем аутентичный!) Бах. Не стандартно барочный Бах, не «бетховенизированный» (в духе Патетической сонаты)  Бах-мыслитель, которого мы застаем в минуту горестных дум о бренности ли земной жизни, о тщете ли соперничества с Творцом… Отсюда элегичность общего тона, так перекликающаяся с последовавшими Фантазиями, соч. 116  Брамса. В программах Соколова не бывает ничего случайного, они всегда продуманы и крепко выстроены. Так и на этот раз, в брамсовских каприччио и интермеццо словно оживали поэтические маски «Карнавала» Шумана. Одно из последних сочинений Брамса, обращенное к памяти об его ушедшем друге (оно и возникло во время редакторской работы над томом произведений Шумана), Соколов сыграл пронзительно и как-то особенно погруженно в глубоко личный тон высказывания. Позднему, мудрому Брамсу не противоречил и начатый молодым Шуманом в 1835 году (в один год с «Карнавалом») «Концерт без оркестра», спустя почти двадцать лет, в 1853-м, изданный композитором под названием «Третья большая соната». И здесь исполнительским камертоном Соколов избрал драматические страницы третьей части — цикла «строгих вариаций» на тему Клары Вик, жены Шумана и единственной «далекой возлюбленной» Брамса.

Сыгранный на бис Шопен (прелюдии), как всегда у Соколова, «не ищет выгод».  Как и вырастающий из Шопена Скрябин — порой с трудом от Шопена отличимый ранний, и рафинированный, изломанный поздний. Что объединяло все исполненные в этот вечер произведения — помимо явственно прочерченной артистом логики последования — так это общая всем интерпретациям ностальгическая грусть по, увы, уходящему времени, по ускользающей красоте. Григорий Соколов больше, чем пианист. Он музыкант — из тех немногих, сегодня едва ли не исчезающих,  великих… Уходящая натура…