Насилие над личностью: как с этим жить

В репертуаре московской Новой Оперы появилось редкое название: «Поругание Лукреции» Бенджамина Бриттена. Две молодые женщины с мужественными характерами — режиссер Екатерина Одегова и сценограф Этель Иошпа в команде с дирижером Яном Латам-Кёнигом и драматургом Михаилом Мугинштейном поставили сильный спектакль о жестком ощетинившимся мужском мире, где привыкли только брать, и о противостоянии ему женственной духовности.

Тонкая, тщательная проработка музыкального текста — фирменный знак этой творческой команды, создавшей в родном театре уже не один интересный спектакль, — стала крепким фундаментом продуманной, прочувствованной постановки, в которой нет ничего случайного. Ни одной детали, ни единого жеста. При абсолютной камерности (девять солистов-вокалистов, тринадцать великолепно музицирующих инструменталистов) и сдержанной лаконичности сценографического решения спектакль приобретает редкую для оперного представления значительность высказывания: что есть насилие над личностью и как с этим жить.
Сюжет из античной истории, давно и прочно освоенный западнохристианской теологией, своеобычно преломлен либреттистом Рональдом Дунканом и Бриттеном. Они сохранили рудимент античной трагедии — мужской и женский хор в лице двух свидетелей —
тенора и сопрано; в спектакле Новой Оперы —
весьма активных участников действия. Эти двое, в своих условно-светских черно-белых костюмах, но босые, словно бы абсолютно нейтральны. Но только на первый взгляд. Активно действуя между собой и с участниками драмы параллельно основным событиям, принимая каждый мужскую или женскую сторону, они тоже проживают свои взаимоотношения. В них есть и тревога (в первой сцене свидетели рядом со злыми, взвинченными, полупьяными воинами), и умиротворенный покой (вместе с женщинами развешивают белые полотняные рубахи), и агрессия, почти насилие, когда благочестивый Мужчина-хор звереет не хуже Тарквиния, силой удерживая женщину-свидетеля от помощи Лукреции. Исполнители этих персонажей превосходны, особенно Георгий Фараджев с его стильным инструментальным пением и отличным английским произношением.
Действо по смыслу напрочь лишено плоской однозначности: Лукреция выбирает смерть не только потому, что обесчещена, всё здесь сложнее. Насилие спровоцировало ее собственный компромисс: в какой-то момент мощное естественное влечение Тарквиния захватывает и ее. В своем ночном одиночестве Лукреция не сразу распознает, кто дарит ей чувственный поцелуй. Она отвечает нежной лаской и только потом понимает, что это не Каллатин, ее муж. Влечение Тарквиния — разрушающая сила: «Красота не может быть чиста! Если ею не наслаждаться, она тщетна!» — вот девиз великолепного сильного самца. Ничто духовное его не отягощает. Как не отягощает это и другого воина — Юния (прекрасный актер-певец Борис Жуков), озабоченного еще и дикой завистью к Каллатину, счастливому мужу верной и прекрасной Лукреции. Не много труда составляет этому бриттеновскому Яго раззадорить эротическую агрессивность царевича, привыкшего получать всё («Сын царя желает, значит, смеет!»), и уничтожить гармоничную целостность Лукреции.
Но в Лукреции кроме естественного чувственного начала сильна высокая духовность. Она борется с вожделением Тарквиния до последнего. А когда понимает, что обессилена, отдается, широко раскинув руки, словно распятая на кресте. И Тарквиний уносит ее, обхватившую его торс ногами, в глубину сцены, долой от зрительских глаз. Вся сцена насилия, сделанная красиво, чувственно, но корректно, разворачивается очень постепенно, с силой нарастая к кульминационной мизансцене. Найдена пластика, не шокирующая натуралистичностью, но не оставляющая сомнений в содеянном.
А главное, в ней много смыслов, прожитых и органично отданных зрителю-слушателю настоящими актерами-певцами Гааяне Бабаджанян и Артёмом Гарновым (в другом составе — Марией Патрушевой и Дмитрием Орловым): не только эротическая алчность, но и подлинная страсть Тарквиния; не только физическое сопротивление Лукреции, но и ее жертвенность в смешении с чувственными вибрациями, ее выбор смерти в момент смирения.
Вообще тема христианского смирения, тема креста в контексте этого языческого сюжета читается отчетливо: с распятием ассоциируется мизансцена в момент смирения Лукреции с насилием; женщины развешивают белые рубахи —
одна так и остается висеть полотняным символом распятия, — а потом складывают их, разложив предварительно на груди в форме креста («Что бы сердца не ощущали, их руки складывают чистое полотно», — говорит персонаж-Женский хор). Сама деревянная сценическая площадка, нависающая над оркестровой ямой, которая раздвигается в центральных сценах, образуя стержень-проход, в результате формируется в конфигурацию креста.
Но всё это «не лезет в глаза», естественно воспринимаясь как часть очень гармоничной картины, в которой переплетено многое: античное величие и христианская философия, средневековые мотивы поэм о прекрасных дамах, коротающих жизнь в одиночестве («Как жестоки мужчины, что учат нас любви!»), и аскетичная строгость англо-саксонских легенд, нежная женственность, бездонность прозрачного водного мира и колючая жесткость выжженной войной земли.
А посреди этого — Человек. Личность. Женщина. Не принявшая насилия. В каком бы обличии оно не предстало.
И всё это услышано в многоликой, многосмысловой музыке Бриттена, красоту которой и описывать не нужно: она не только превосходно звучит, но и читается в том, что происходит на сцене. Наверное, это высшая похвала оперному спектаклю.