Формула любви

Тебе, взорлившей в эмпирей,

О, несравненный корифей

Музыкознанья наших дней, 

Тебе, без скуки и рацей

Создавшей собственный лицей

Из верноподданных детей, — 

Тебе пророчу апогей

Лет через двадцать… 

Иосиф Райскин

5 февраля 2001 года

Пророчества иногда сбываются. Но, зная своего многолетнего друга — Людмилу Григорьевну Ковнацкую, осмелюсь отсрочить достижение апогея еще… лет на двадцать! Ее неиссякаемая энергия, по-прежнему юношеская жажда новых впечатлений, страсть к работе над своими и, что встречается реже, над чужими текстами — уникальны. Чужими ли? 

О, нет, по отношению к учителям, друзьям и даже ученикам это определение неправомерно. Как много сил тратит Людмила Григорьевна не только на тщательную отделку своих трудов, но и на редакторскую огранку архивов ушедших коллег! Как учит своих уже повзрослевших «птенцов» не обольщаться умением быстро и бескомпромиссно выносить приговоры, не увлекаться скорописью в ущерб продуманной концепции… 

Нет, это не посягательство на свободу самовыражения, а предостережение от левоногописи. По-лесковски остроумное словечко, придуманное моим другом, редактором фирмы «Мелодия» Вадимом Крюковым, — о том потоке свободных, раскованных, но неряшливых, порою дурно написанных рецензий и статей, что в нашу бесцензурную 

(и часто безредакторскую) пору буквально захлестнул газеты, журналы, телевидение и радио. 

На другом полюсе — печатная продукция музыковедов, вполне грамотная, но обезличенная, скучная речь ученого «специалиста, подобного флюсу» (Козьма Прутков).

Не подумайте только, что я впадаю в грех очернительства и брюзжания по адресу сегодняшней пишущей братии. Обе отмеченные мною крайности и прежде существовали, да что говорить — существовали всегда. Но в условиях жесткой идеологизированности культуры, в тисках нормативной эстетики и цензурно-охранительного редактирования эти крайности чуть сглаживались, нивелировались. Нынче же расцвели в подлинном своем, этимологически, буквально точном значении. Написанные левой ногой (левоногопись торопливого журналиста) или сухой рукой педанта, они — равно и те, и другие — роняют достоинство критики и музыкальной науки.

Где-то в 1957-м, на пороге 1958-го (уже и не вспомнить точно — шестьдесят три года нашей дружбе!), в наш мужской (скорее уж мальчишеский, были мы всего пятью-шестью годами старше) круг филарманьяков (маниакальных филармонистов) вошла шестнадцати-семнадцатилетняя Милочка Гутман. Она ощущала себя робкой девочкой рядом с профессиональными любителями, рядом с матёрыми аматёрами, как называл нас шутя Александр Наумович Должанский. 

Но очень скоро Мила Гутман, она же в замужестве Людмила Григорьевна Ковнацкая, опередила всех нас. Ее стремительное профессиональное становление музыканта (музыковедение в классе Михаила Семёновича Друскина, орган в классе Исайи Александровича Браудо, английская музыка, Бенджамин Бриттен, диссертация, партия органа на премьере «Военного реквиема» в Большом зале Филармонии...) можно уподобить, выражаясь языком авиаторов, вертикальному взлету!

В мои запоздалые студенческие годы в Ленинградской консерватории — с тридцати пяти до сорока лет — зачеты и экзамены сдаю своим сверстникам-филарманьякам, соседям по хорам Большого зала... Но и замечательным мэтрам: Павлу Александровичу Вульфиусу, Михаилу Семёновичу Друскину, Елене Филипповне Бронфин, Феодосию Антоновичу Рубцову… И вот я получаю почетную грамоту («студенту 3-го курса ТКФ, победителю конкурса студенческих критических работ») за подписями проректора Консерватории и ряда преподавателей; среди них — автограф Людмилы Ковнацкой, научного руководителя СНО ТКФ, кандидата искусствоведения. 

В конце восьмидесятых заботами Людмилы Григорьевны стали возможны немногие мои беседы с М. С. Друскиным. Я тогда был научным редактором журнала «Искусство Ленинграда» и заведовал в нем музыкальным отделом. Статья Друскина «Парадокс и его последствия» была напечатана в декабрьском номере «Искусства Ленинграда» (№ 6, 1989) — 

программном антисталинском выпуске, приуроченном к 110-летию со дня рождения вождя. Автор статьи напоминал о нормативной эстетике недавнего времени и предостерегал против спекуляции именем народа в культурной политике.

На протяжении многих лет сама Людмила Григорьевна и ее ученики (как всегда, настоятельно ею рекомендованные) принимают участие в моих газетно-журнальных проектах («Искусство Ленинграда», Pro Musica, «Мариинский театр», «Санкт-Петербургский Музыкальный вестник» и др.). Мне же посчастливилось по приглашению Л. Г. писать статьи для составленных ею сборников о Шостаковиче, Друскине, десяток статей для Нового словаря Гроува (The New Grove Dictionary of Music and Musicians).

В 2002 году Людмила Григорьевна была удостоена Беляевской премии (Литературной премии имени Александра Беляева) за составление, подготовку к публикации и общую редакцию Полного собрания писем Арнольда Шёнберга. Когда в следующем 2003 году Беляевскую премию присудили газете «Мариинский театр», меня как редактора особенно порадовала мотивация жюри: «За поразительную способность рассказывать о музыке языком художественной прозы». Это как раз то, что я всегда ценю в Л. Г. и вообще в пишущих о музыке. 

Как же не порадоваться, встречая живую яркую речь, живые незаемные мысли в статьях и книгах Людмилы Григорьевны Ковнацкой! Вот она выступает в цикле лекций «Эпоха Просвещения», социально-образовательной программе для широкой интеллигентной аудитории (совместный проект БДТ им. Г. А. Товстоногова и центра «Прагмема»). Тема: «”Смерть в Венеции”: от Манна до Бриттена». Новелла Томаса Манна, считавшаяся непереводимой на язык других искусств, была «пересочинена» дважды: Лукино Висконти для кино и Бенджамином Бриттеном для музыкального театра. В ярком рассказе лектора опера Бриттена предстает во всем богатстве, многослойности культурных ассоциаций и психологических мотивов — от античной драмы и философии до фрейдистских штудий, от европейского барокко до восточного полинезийского гамелана… 

О совсем непростой музыке последней оперы Бриттена 

Л. Г. Ковнацкая говорит увлеченно — и помня завет Михаила Ивановича Глинки: «писать [говорить] о музыке равно докладно для знатоков и для публики». Это не значит, что она пытается облегчить, упростить восприятие произведения — 

нет, этот труд каждый слушатель должен проделать сам, тогда он может считать себя — да, да, не смейтесь! — 

пусть лишь до некоторой степени, соавтором услышанного. Но заинтересовать будущего слушателя, дать ему необходимые ориентиры, сообщить малоизвестные факты, одним словом, вооружить аудиторию концертного зала или оперного театра — вот задача, которую ставит перед собой Людмила Григорьевна.

Как не воздать должное ее подвижническому труду собирателя и публикатора бесценных архивов Михаила Семёновича, Якова Семёновича и Лидии Семёновны Друскиных! Венцом ее благодарного воздаяния учителю стали и двухтомник «Памяти М. С. Друскина. Статьи, воспоминания» (СПб., 2009), и по сей день продолжающееся Собрание сочинений М. С. Друскина в семи томах.

Как не подивиться тому, что, несмотря на феноменальную занятость разнообразными проектами, Л. Г. Ковнацкая взялась за работу над архивом своего друга, выдающегося музыковеда Генриха Александровича Орлова! 

Как не оценить ее авторский и редакторский вклад в документированное жизнеописание Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, в создание критической шостаковичианы — 

от выпусков сборников DSCH до солидных томов исследований и мемуаров. Наконец (last but not least), как не восхититься ее деятельностью переводчика — в прямом и переносном смысле — переводчика-перевозчика английской музыкальной культуры в российскую Евразию, да не через Ла-Манш и Европу, а через «железный занавес»! Да, за одного только «обрусевшего» Бенджамина Бриттена — низкий поклон! 

Ученый с мировым именем, Л. Г. Ковнацкая выступает с лекциями и докладами в ведущих университетах Европы и России, на международных симпозиумах и конференциях. С 2002 года она — первый от России член Совета при Директории IMS (Международного музыковедческого сообщества). Заслуженный деятель искусств Российской Федерации (2005), обладатель звания «Ученый года» (1993, Кембриджский биографический центр), «Персона года» по версии газеты «Музыкальное обозрение» (2013) за публикацию трехтомника «Шостакович в Ленинградской консерватории: 1919–1930». 

Нет, разумеется, Людмила Григорьевна не единственная среди уважаемых мэтров музыкознания заслуживает столь высоких слов и поклонения. Но ей присуща еще одна подлинно женская добродетель — материнская забота о многочисленных учениках, стремление передать им любовь к музыке не как лишь к профессиональному предмету, а как к языку тайной свободы, языку, на котором наше поколение выросло и изъяснялось «в те годы дальние, глухие». Все ли из ее учеников прислушаются к голосу учителя — Бог весть, но слово сказано, дело сделано! 

Этот рассказ о нашей любви — взаимной и любви к музыке, рассказ о нашем с Л. Г. поколении — я завершу стихотворным посвящением, поднесенным мною Людмиле Григорьевне десять лет назад, но верю: я его повторю и двадцать лет спустя. Ибо это формула любви, непреходящей, неостывающей.

Людмиле Ковнацкой

Тень Друскина ее удочерила,

Хранителем архива нарекла,

Тем выбором ревнивцев возмутила,

Но лучше выбрать не могла.

Ее пример — нам всем наука:

Музыковеденье — отнюдь не скука,

Когда в руках талантливых оно,

Когда не левоного и не сухоруко,

Когда оно, рождаемое в муках,

Искрится и играет как вино…

Примите же, мой друг, благодаренье

За дружбу с давних юных лет

И это робкое стихосложенье — 

Любви лишь отраженный свет.