«Еврейские песни» Вайнберга

Программа вечера, посвященного столетию со дня рождения Мечислава Вайнберга, состояла из двух чрезвычайно редко исполняемых камерных вокальных циклов: «Еврейские песни», соч. 13 на стихи Ицхока-Лейбуша Переца (1943) и «Еврейские песни», соч. 17 на стихи Самуила Галкина (1944). Оба опуса звучали на языке оригинала — идише. Для их исполнения были приглашены не академические певцы, а много лет занимающиеся традиционной еврейской музыкой кишинёвцы Ефим Чёрный (вокал) и Сюзанна Гергус (фортепиано).

Циклы Вайнберга, написанные почти подряд один за другим, контрастны по тематике. Песни на стихи Переца условно можно отнести к детским. Пять номеров цикла обрамлены вокализом. Из тихих, покачивающихся тонов в крайних регистрах — сначала неясно, как еле различимый силуэт вдалеке, — возникает энергичная интонация, которая стремительно приближается. Вокализ — задорная песенка, пятидольный мотив — как будто балансирует, вращаясь вокруг квинтового тона и «дотягиваясь» до все более высоких нот. Вот уже он стихает — слышны лишь отзвуки в крайних октавах. 

Этот вступительный номер играет роль эпиграфа, задавая тон всему циклу — кратким зарисовкам промчавшегося детства. Вкус только что испеченного хлеба («Ам-ам-ам — и уже съеден»), уютная мамина колыбельная, затем жанровая сценка. Янкель хочет быть охотником, но метла, служащая ему ружьем, вдруг переворачивается. Поверженный «охотник» трет ушибленный нос: он больше не хочет быль стрелком. Музыка номера почти кинематографична: здесь и бравый марш, и пассаж — неожиданная потеря равновесия, досадное падение (кластер) и жгучая детская обида… Ее заглаживает следующий номер — сказка о березке, которая не хочет засыпать.

Последняя песня цикла «Горе» обрывает череду детских образов. Картина сиротства не только контрастирует с прежними светлыми частями цикла, но и — в ретроспективе — заставляет иначе воспринимать их. Затихает послесловие-вокализ — напоминание о быстротечном счастливом времени.

Если «Еврейские песни» на стихи Переца дважды публиковались при жизни Вайнберга (с эквиритмическим переводом на русский язык), то цикл, написанный годом позже, долго оставался в рукописи. В 2006 году он вышел в немецком издательстве Peermusic, однако публикация была подготовлена неаккуратно. В поиски автографа песен на стихи Галкина оказались вовлечены люди из разных городов со всех концов света: Москва, Амстердам, Берлин, Париж, Нью-Йорк, Торонто. В процессе подготовки к выступлению — 

специально для него — была сделана редакция сочинения. Это оказалось возможным, в том числе и потому, что идиш — родной язык Ефима Чёрного.

В отличие от цикла на стихи Переца, созданного с опорой на жанрово-стилевую модель, берущую начало от Мусоргского, второй цикл соединяет традиции австро-немецких Lieder и некоторые модели песенной культуры восточноевропейских евреев. Так, третий номер «Nay-yor lid», соединяет два важнейших праздника еврейского годичного цикла. Фактически в нем речь идет о Новолетии — времени, когда определяется судьба человека. Однако в тексте использованы формулы, отсылающие к трапезе Пейсаха, к задаваемым во время застолья четырем ритуальным вопросам. Одновременно она является парафразом пасхальной песенки-считалки, присваивающей символические значения числам.

Следующий за ним номер «Tsum libn» («Любимому») — стилизация в духе песен Шуберта. Характерные фигурации в аккомпанементе передают движение: «Ты уходишь на войну… Я догоню тебя в дороге, а может, и обгоню». Но в ней также слышны и отголоски народных песен-расставаний, например, таких как «Volt ikh gehat fligelekh» («Если бы я имела крылышки»).

Мерцание мажорной и минорной терции во втором номере — рассказе матери, радующейся письмам сыновей с фронта, — одновременно и «смех сквозь слезы», вернее, соединение тревоги и надежды, и отсылка к Малеру.

В цикле нет героя, его скрепляет не событийная сюжетная линия, а внутренняя логика общего настроения: от яростного напора, через ожидание, полное тревог и надежд, через опустошенное сосредоточение — к действию и пониманию, что иного пути нет.

Смысловым центром цикла является № 5 «Tife griber, royte leym» («Глубокие ямы, красная глина»). Будучи фактически реквиемом, он — в том числе и музыкально — переплавляет боль и глубокую скорбь, открывая путь будущей жизни. 

В конце номера начальные никнущие интонации звучат как глухое эхо памяти о погибших. Этот музыкальный материал Вайнберг использовал впоследствии для создания Largo Шестой симфонии (здесь текст звучит в переводе В. Потаповой).

В исполнении Е. Чёрного сохранялась вся палитра аллюзий, содержащихся в музыке вайнберговских циклов. Их несомненная принадлежность современной академической традиции естественным образом совмещалась с укорененностью в еврейской культуре.

На бис прозвучали «Колыбельная» Вайнберга на стихи И.-Л. Переца из опуса 139, народная песня из собрания Моисея Береговского «Oy, mame, kachkes shvimen», песни Марка Варшавского «Az di yontevdike teg» и Эмиля Горовца на стихи Д. Гофштейна «In vinter-farnakhtn oyf rusishe felder», — так было очерчено единое пространство песен на идише, создававшихся в разное время и составляющих органичный контекст для циклов Вайнберга.