Соната си-минор Листа и Соната №1 ре-минор Рахманинова - создания романтизма середины XIX и начала ХХ века,. Объединенные одной темой, словно продолжающие друг друга, внутренне пересекающиеся, но говорящие на разных языках, они обнаружили под руками одного музыканта неожиданно живое предельно напряженное звучание, потребовавшее не только от него, но и от слушателя соучастия в происходящем и непременного отклика. Не просто сиюминутного, но заставившего задуматься о том, что со всеми нами сегодня происходит, не утратили ли мы способности слышать сказанное кажется так давно, но высказанное вновь с такой силой выражения и определенностью мысли.
Листовский шедевр с маниакальной навязчивой идеей неостановимого зла, которое мы привычно называем демоническим началом, наряженным в мефистофельские одежды, предстало в этот вечер абсолютно в обнаженном виде. Оно вызывалось музыкантом с предельной беспощадностью. Не только к себе, но и к слушателю. Это не пугало, но заставляло переживать развитие, а точнее закольцованность сюжета, словно впервые. Во всех подробностях, акцентах, внезапных остановках и возобновляющемся поступательном движении. Оно казалось не только Листовским, но Уайльдовским. Не эстетизацией красоты зла, но холодной отстраненностью объективно существующего предмета с резко очерченным рельефом. Как в голосе Бабановой, читающей авторский текст в «Портрете Дориана Грея», поставленном на радио Анатолием Васильевым. Лирические интермеццо казались далекими от человеческого измерения эмоций, напоминали скорее о «небе в алмазах».
Рахманиновская соната, напротив, игралась и воспринималась как единый поток, условно разделенный на состояния - «фаустовское», «гретхенское» и «мефистофельское». Рахманиновский мелос, по контрасту с Листовским звучал как молитва, пронизывающая все эти состояния, достигая в финале высшей точки колокольного взлета. В ней растворялось всё - и напряженный подспудный трагизм, и просветленность прощаемой Гретхен, и воды, и небеса.
Назову, наконец, имя музыканта: Юрий Полосьмаков. В этот вечер, по моему глубокому убеждению, он совершил очень важный внутренний прорыв к себе самому, свободно творящему музыку и волевым усилием мысли и души привлекший внимание слушателей к своему высказыванию. Мы, в свою очередь, должны быть благодарны ему и судьбе за то, что в музыкальном Петербурге такие события редко, но случаются.