«Музей требует постоянного обновления»

— Вы являетесь одним из основоположников российской визуальной антропологии (киноантропологии) и президентом Российского фестиваля антропологических фильмов. Почему вам это интересно? Кто снимает эти фильмы — антропологи или режиссеры-документалисты?
— Может быть, я не столько основал, а сколько возобновил это направление. С момента возникновения кинематографа всё, что было необычно, становилось его достоянием. Первый кинематограф очень этнографичен, потому что каждая страна снимала то, что присуще ей. «Ограбление поезда» (США), «Убийство герцога Гиза» (Франция), танцы гейш (Япония), коронация императора Николая II (Россия) — вот лишь несколько примеров характерных работ раннего кинематографа. Ранний советский кинематограф был очень этнографичен хотя бы потому, что Советский Союз создавался как страна народов, и в 20-е гг. прошлого века процветал культ народов, народности, народных культур. Кинематограф тогда развивался бурно и оставил нам интереснейшие этнографические работы. Затем наступил долгий перерыв, потому что 30-е тоталитарные сталинские годы — это закрытие темы культа этничности и народных культур, хотя в версии «дружбы народов» она всё же продолжалась. В середине прошлого века этнографическое кино ушло, потому что культура по представлениям того времени должна была быть национальной только по форме, но социалистической по содержанию. Однако если смотреть на кинематограф того времени из дня сегодняшнего, то мы обнаружим, что весь советский кинематограф — это кино о советскости. А сегодня советскость — это одна из важнейших антропологических тем, необходимых для самопонимания. И советское кино относится к этому фонду советских ценностей. В 90-е гг. мне стало понятно, что разрушение Советского Союза вызвало усиление этничности. Мы уже говорили о том, что этничность — это средство самосохранения, остров безопасности. И когда Советский Союз развалился, историческая общность советского народа взорвалась на сотни национализмов, как раз по числу народов. При этом число коренных народов России увеличилось вдвое: в советское время их было 26, а стало больше сорока. Именно в эту эпоху вновь развивается этнографическое кино. Участником этого процесса и одним из его зачинателей я и выступил. Мы и кино снимали, и тематические фестивали организовывали. Один из них до сих пор является самым значимым конкурсным фестивалем антропологического и этнографического кино — речь идет о Российском фестивале антропологических фильмов. Кто снимает такое кино — было и остается предметом интереснейших и плодотворных споров. Кинематографисты и ученые, хоть и очень разные по своей сути профессии, оказались во многом созданными друг для друга. И именно в альянсе этих разностей возможно создание интересного кино. Формула нашего фестиваля — наука плюс искусство. Наука не способна объять все богатства пространства, которое мы исследуем. Возвращаясь из очередной экспедиции, я чувствовал, что не унес всех впечатлений, не описал их в своих дневниках, и чем больше я понимал, что моего -научного восприятия действительности недостаточно, тем больше я обращался к искусству. Я начал фотографировать и снимать, потому что именно через живую движущуюся картинку можно передать те механизмы, алгоритмы, которыми и живет исследуемая нами культура. Наука больше ориентирована на статику. Для того чтобы изучить, надо остановить и исследовать. Моя действительность никак не хотела останавливаться, и я прибег к тем возможностям, которые давало мне кино, чтобы сохранить жизнь в моих описаниях и наблюдениях. И лишь позднее я сделал для себя удивительно простое открытие: кинематография этимологически и значит запись движения, и это оказалось именно тем, чего мне так не хватало в науке. Благодаря кинематографу в науке появилась категория движения. Вот из этих двух измерений и состоит моя методология, которая называется «антропология движения». Я являюсь ее автором, и, как видите, она основана на сочетании науки и искусства. Кинематограф оказался методологически крайне важным для науки. Так что, с одной стороны, этнографическое кино — это тот живой портрет культуры народа, к которому так стремится наука. А с другой стороны, кино — это еще и один из возможных методов науки.

— Кунсткамера — единственное гуманитарное учреждение России, у которого есть свои гранты на международные зарубежные экспедиции и конференции. Насколько важна для Кунсткамеры экспедиционная деятельность?
— Надо объяснить, откуда берутся эти гранты — из наших внебюджетных накоплений. Благодаря популярности Кунсткамеры и традиционно большому потоку посетителей мы имеем возможность создавать собственный внебюджетный фонд и расходовать его на наше развитие. Одним из направлений этого развития является экспедиционная исследовательская деятельность, включающая и сбор экспонатов для музея, и участие в конференциях. Эти гранты небольшие, часто ¬предусматривающие расходы только на транспорт до какой-то далекой страны и последующее весьма скромное обеспечение. Мы не можем позволить себе роскошь значительных затрат, поэтому подобные поездки очень часто становятся возможными благодаря софинансированию. Даже в самые неблагоприятные годы, в самое кризисное для страны время экспедиционная деятельность не прерывалась. И накануне Первой мировой войны, и в трудный постсоветский период Кунсткамера проводила международные экспедиции. В силу традиций мы самое международное из гуманитарных научных учреждений нашей страны, ведь Кунсткамера как Музей антропологии и этнографии собрала экспонаты со всей планеты, и со всей планеты же к нам едут посетители — «Все флаги в гости будут к нам». Для нас очень важно поддерживать эту коммуникацию. Для этого мы запускаем ¬проект «Планета “Кунсткамера”», который ставит своей целью установление творческих взаимоотношений с теми людьми, предки которых когда-то передали свои ценности Кунсткамере. Этот же проект предусматривает создание виртуальной экспозиции, которая покажет то многое, что хранится в наших запасниках. Мы стремимся к созданию огромного форума глобальной виртуальной коммуникации, который будет дополняться экспедициями и взаимными визитами. Кунсткамера продолжает быть планетарным учреждением науки и культуры.

— Вы однажды сказали следующее: «Кунсткамера — это огромный потенциал… Мы чувствуем определенную ограниченность своих возможностей и понимаем, что самым мощным усилителем для распространения нашего до¬стояния является студенческая креативная молодежь, вузы». Расскажите, пожалуйста, о сотрудничестве Кунсткамеры с вузами нашего города.
— Говоря об ограниченности наших возможностей, я имел в виду, что в работниках музея ярче всего выражен инстинкт хранения, которому противостоит и который побеждает инстинкт открытия. Музейщик в конечном счете сам превращается в такого духа музейности, хранит сам себя и оказывается законсервирован и консервативен. Музей требует проветривания, ведь он не просто хранилище, а еще и экспозиция. А она сама по себе очень живое состояние. Если заимствовать понимание экспозиции из кинематографа, то это представление самого важного персонажа. Со сменой времени, эпох, появлением новых коллекций экспозиция музея должна меняться, жить. Хороший музей постоянно обно¬вляет себя новыми выставками. Музей, который слишком музеефицировался, становится музеем в музее, своего рода законсервированной капсулой времени, превращается в кладовку. Чтобы этого не случилось, нужна постоянная подпитка, обновление, апгрейд. Мы хотели бы, чтобы среди наших посетителей стало как можно больше молодежи. Сейчас значительная часть наших посетителей — это дети и старики. Получается своеобразный цикл, когда человек впервые приходит сюда ребенком, а на закате своей жизни приводит к нам своих внуков. И это замечательно, в какой-то степени мы музей детства, мы очень нравимся детям. Но в то же время мы мечтаем о том, чтобы включить в нашу жизнь мощное среднее звено, стать интересными активной, энергичной, ищущей молодежи. И такая молодежь уже идет к нам, мы это видим. Во многом это происходит благодаря студенчеству. Здесь проходят практику студенты Санкт-Петербургского государственного университета промышленных технологий и дизайна, Санкт-Петербургского государственного архитектурно-строительного университета, Высшей школы экономики, Санкт-Петербургского государственного университета и других вузов. Мы открыты для всех и стараемся давать студентам творческие задания, предлагаем им придумать свое видение экспозиции. Я с удовольствием обра¬щаюсь к потенциалу студенческой молодежи и всегда прошу приходящих сюда молодых людей назвать несколько самых запомнившихся диковин, для того чтобы уловить, что именно кажется интересным молодым людям в Кунсткамере, которой уже более трехсот лет. Привлечение студенчества в качестве креативной силы и молодежи в качестве посетительского потока — это очень важно. Главный персонаж музея — посетитель, и именно его глазами мы должны смотреть на экспозицию. Какой видится Кунсткамера любому посетителю — подготовленному или неподготовленному, с любым образованием, что такой посетитель откроет в ней. Как нам добиться такого уровня нашей экспозиции, чтобы мы стали открытием для молодого человека, который сегодня может за секунду получить любую нужную ему информацию, не выходя из дома. Моя мечта как экспозиционера заключается в том, чтобы наши посетители, пройдя по всем нашим экспозициям, совершали минимум три открытия: открыли для себя, как произошел человек, открыли для себя мир, совершив кругосветное путешествие по народам и культурам, и узнали, как зародилась наука в России.

— А приходит ли молодежь работать в Кунсткамеру? Вообще интересна ли молодежи наука?
— К нам не просто приходят, к нам мечтают попасть работать многие молодые ученые. Однако мы очень ценим наших маститых ученых. Наука позволяет работать, пока разум теплится. Среди ученых много долгожителей, и это здорово, потому что не прерывается связь поколений. Одновременно это создает плотность в штатном расписании, поэтому только самые яркие из молодых ученых могут к нам пробиться, но они-то нам и нужны. Хотелось бы, чтобы у нас работали креативные молодые исследователи, которые по-настоящему омолодили бы Кунсткамеру. Моя мечта состоит в том, чтобы Кунсткамера помолодела на 300 лет и стала бы снова такой же лабораторией всего самого нового, яркого, интересного, какой она была при Петре I.